Четырехчасовой спектакль Андрея Стадникова «Родина» ближе к современному искусству, чем к театру.
Большую часть времени актеры читают по ролям стенограммы заседаний, а сидящие спиной к сцене зрители видят лишь выступление 48 светловолосых девушек-перформансисток, которые поют и маршируют по одним им понятной схеме. Девушки — не профессиональные актрисы: продюсеры искали блондинок-волонтерок, которые могли бы потратить две недели на репетиции. На прошлой неделе «Родину» номинировали на «Золотую маску», главную театральную премию страны, и поэтому покажут еще несколько раз в апреле. The Village поговорил с одной из перформансисток, Катей Стрельниковой, о том, как устроен спектакль изнутри и почему этот опыт был для нее важным.
Как я попала в проект
Для меня театр — это единственное медиа, которое позволяет побыть в моменте и перекликается с другими опытами осознанности. Изначально я поставила перед собой цель разобраться в нем, поэтому за последние два года я посетила 65 современных спектаклей. Так вот, ничего похожего на «Родину» я не видела вообще. Постановку номинировали на «Золотую маску» в категории «Эксперимент» — и это эксперимент буквально над всеми участниками процесса.
Обычно я не хожу на премьеры и на премьеру «Родины» не пошла год назад, хотя многие мои друзья и знакомые это сделали. После прочтения отзывов и рецензий у меня возникло ощущение, что все это слишком неоднозначно и непонятно для того, чтобы добровольно потратить четыре часа своей жизни на стенограммы. Я бы так и пропустила этот спектакль, если бы не увидела расшар подруги в Facebook, что «Родина» ищет блондинок. Я поддалась моменту и написала, а утром получила сообщение, что меня ждет не развлечение на три вечера, а большой, трудоемкий процесс: на две недели нужно будет посвятить себя спектаклю полностью. Взвесив за и против, я подумала, что это будет новый опыт, возможность, которой, может, больше и не будет в моей жизни — и согласилась.
Спектакль исследует конкретный исторический период — внутрипартийную борьбу 20-х годов после смерти Ленина и победу Сталина над Троцким. По сути, это история о том, откуда берутся диктаторы и диктатура. Текст читали 11 актеров, а наша роль была в том, чтобы находиться на сцене, делать несложные перестроения, маршировать и петь наизусть песни: гимн Интернационала, «Песню о Ленине» и «Красный смех» Гражданской обороны. Звучит просто, но продюсер проекта, Даша Вернер, сразу предупредила, что роль перформера — это не просто участие в массовке: каждый в строю, стук каблуком и хлопок могут повлиять на длительность первого акта, а наша включенность влияла на общее настроение и на атмосферу спектакля.
Как проходили репетиции
Первое, что мне сказали: «Нельзя прогуливать репетиции!». Но я все равно пропустила две из семи. Репетировали мы не в зале, а в небольшой аудитории — и к реальности будущей это, как показала практика, имело мало отношения.
У нас есть специальная группа для перформеров, где выкладывается важная информация, расписания, рекомендации. Там 97 человек: спектакль ставился трижды, не все могут сыграть в любой момент. Да и не все, наверное, готовы повторять этот подвиг во второй раз. Тут хочу отдельный респект выразить команде спектакля — это очень сложная нагрузка: постоянно искать, брифовать, поддерживать столько разных людей.
На репетицию я пришла уже на следующий день после моего сообщения. Волновалась, но совсем чуть-чуть. На репетиции был только Андрей Стадников. В тот первый день мы не пели, а только ходили с девочками строем по три человека в ряду, учились поворачивать и разворачиваться — но по большей части тренировать периферийное зрение и пытаться идти ровными рядами.
Ощущения были такие, будто я буквально училась ходить — никогда бы до этого не подумала, что руки с ногами в процессе хождения у меня идут не синхронно. Пришлось даже чуть задержаться после, вместе с помощником режиссера я училась контролировать синхронность действий. Я это заучила как правило: идем всегда с левой ноги, параллельно правая рука идет вперед. Потом еще ходила дома по квартире так, на улице начала обращать внимание — наверное, иногда выглядела как городская сумасшедшая, когда внезапно останавливалась на секунду, а потом шла «правильно».
Дальше мы уже репетировали и с Андреем, и с Митей Власиком, композитором и вторым создателем проекта (автором «перформанса блондинок». — Прим. ред.). С ним мы не только ходили строем, но и тренировали «индивидуальные паттерны». Каждая из нас должна была придумать себе какое-то зацикленное действие на восемь счетов, которое мы совершали в определенный момент спектакля. А еще с ним мы пели хором песни. Это была моя любимая часть, потому что я люблю петь, но как-то не получается обычно, а тут давали волю.
Каково играть в спектакле
За два дня до спектакля наконец собрали сцену, оказалось, что нам еще нужно разделиться на взводы по три, шесть, девять человек — и придумать и разучить еще паттерн для взвода (его, собственно, можно было менять от спектакля к спектаклю, как и свой собственный). Еще оказалось, что в финале первого действия нужно будет падать в свободном падении — это был большой сюрприз, мне пришлось сделать над собой усилие. Но это оказалось не таким уж страшным. Страшно было, когда мы с одной девочкой во время спектакля ударились головами, она буквально на меня упала. По нашей части зала прошел ропот, а я лежала и думала: «А вот что делать в ситуации, если случается несчастный случай, и другой человек не встает? Маршировать в сторону выхода и звать помощь? Или хлопать, чтобы пришли другие перформеры и на руках вынесли человека?» В общем-то, обычная паранойя, никаких несчастных случаев такого масштаба там не было и не будет.
Вообще, сколько ни репетируй, во время спектакля все идет не так. Во время спектакля я не испытывала волнения — может быть, сказался опыт публичных выступлений. Самым сложным оказалось стоять 40 минут по стойке смирно в самом начале — на репетиции мы, разумеется, этого не делали. По задумке режиссера, мы встречаем гостей, стоя по периметру зала, ждем, пока они рассядутся, затем следует еще пара актов, и только после этого начинается наш выход. За это время затекает все тело, болят колени и спина, горят пятки, течет пот. Из-за этого вся отрепетированная история идет уже немного иначе — маршировать с затекшим телом не то же самое, что маршировать свежим, бодрым и отдохнувшим. К концу перформанса у всех пересыхает в горле, потому «Интернационал» начинается очень тихо и почти неслышно — мы элементарно пытаемся из себя звуки выдавить на первых двух строчках. Зато потом распеваемся — ого-го!
Откуда взялись костюмы
С большинством девушек я старалась знакомиться, но по факту запомнить имена получилось у человек десяти, потому что общаться там и некогда было особо. Зато я запомнила несколько людей, которые умеют плести косы — прически на спектакле должны быть вариацией на тему кос.
Отдельная история — это костюмы. Так как мы играем такую безликую «красную (черную) армию» — на нас не должно было быть своей одежды. Год назад в Центре Мейрхольда стоял бак, и ребята собирали «черные вещи для Родины». В результате накопился довольно большой гардероб, из которого создавались образы для девушек-перформеров.
С самого начала нам сказали выбрать то, что ты никогда не наденешь в жизни — чтобы наверняка ничего не связывало с реальностью. Многие жульничали, но я решила пойти до конца — и выбрала максимально провокационный наряд с прозрачным бюстгальтером. Те, кто меня знают, не дадут соврать, что у меня такого даже в гардеробе нет. А учитывая мои сложные отношения со своим телом и его принятием, это был реальный челлендж.
Справедливости ради замечу, что некомфортно я себя чувствовала только на первом спектакле и перед ним. А потом я уже это надевала как униформу — и это уже ни у кого из окружающих вопросов не вызывало.
Многие мне делали комплименты, говорили, что я хорошо и круто выгляжу — как команда, так и друзья из зала. Так что можно сказать, что это еще и как терапия для меня сработало в каком-то смысле.
Мое собственное отношение к происходящему менялось радикальным образом. Я млела от гордости и причастности, я умирала от усталости, от боли и эмоционального истощения, я ненавидела всех, я любила каждого, я не понимала, я понимала или думала, что понимала. За две недели репетиций и три дня спектакля он настолько запал мне в сердце, настолько впечатлил, что я считаю, что должна рассказать, почему на него стоит пойти!
О свободе высказывания
С самого начала нам, перформерам, сказали, что нужно делать. Мы репетировали. А потом сказали, что делать можно все, чего требует душа. То есть, сидя в зале, это невозможно понять, но каждый раз происходит что-то совершенно новое.
На сцене 48 непрофессиональных актрис, которые несколько раз отрепетировали свой перформанс, вдохновляясь видео советских маршей и «Лекцией о ничто» Кейджа. Никто не говорил нам, как правильно стоять, о чем думать, как ходить: нам давали рекомендации, но использовать их или нет — решала каждая. Точнее, решала сама жизнь — у каждого в голове свое, свои заботы и проблемы. Так легко забыться, запариться, затупить. И, казалось бы, все испортить. Но нет, потому что рассинхрон — это тоже действие.
Конечно, мы слышали, как некоторые зрители злорадствовали, когда мы начинали сбиваться. Сразу вспомнила шутку — как легко сделать другому человеку приятное, просто совершить ошибку. Или иногда у нас настолько круто получался «Интернационал», что зритель думал, что мы тут «Хор Турецкого». Каково же было их разочарование, когда мы вразнобой (не специально, просто потому что так вышло) пели «И Ленин такой молодой»…
Все мы каждый раз могли и поступали по-разному: придумывали новые паттерны, уходили со сцены, не шли со всеми вообще, падали и вставали невпопад — мы сами никогда не знаем, что будет дальше.
Все три спектакля, в которых я участвовала, были очень разными — в этом и есть суть перфоманса. Даже актрисам разрешены вольные трактовки. А два Сталина, не договариваясь, начинают и заканчивают реплики друг друга. На третьем спектакле, например, в последний момент Митя Власик решил, что нам нужно петь «С чего начинается Родина». Мы ее быстренько разучили — по-моему, получилось неплохо. И забавно, что люди, которые приходили, даже не понимали, что эта песня звучит впервые в этом спектакле.
Это очень крутое ощущение: видеть, как каждый раз рождается что-то новое и особенное. То, что невозможно запланировать заранее, потому что есть человеческий фактор. Это такое странное ощущение — понимаешь, что от тебя зависит все и ничего одновременно, и нужно этому покориться.
Спектакль как особое состояние
«Родина» не про то, чтобы что-то рассказать или развлечь — этот спектакль для того, чтобы ввести всех участников в определенное психоделическое состояние. В самом начале люди крутят головами, пытаясь увидеть актера, который что-то говорит. Чаще всего это невозможно, а главное — не нужно. Во втором действии люди, смирившись, сидят, уткнувшись в одну точку, программку, телефон, а то и вообще с закрытыми глазами.
При этом каждый элемент спектакля, каждая деталь находится там неслучайно. Но со смысловой точки зрения объяснять я не возьмусь — лучше прочесть то, что говорят создатели. Но у меня создается ощущение, что каждый раз все происходящее может объясняться по-разному и обретать новые смыслы.
Для перформеров это было почти религиозным опытом — попробуйте постоять без движения 40 минут, а потом маршировать на восемь счетов в течение часа. В тот момент, когда слышалось «Начинаем!», включались прожектора и звуки вертолетов, а мы вытягивались по стойке смирно, уставившись рассеянным взглядом в одну точку, я буквально провалилась в какое-то безвременное пространство, откуда выбиралась только через четыре часа. Судя по комментариям, нам, перформерам, действительно удавалось вводить людей в транс. А разок я даже услышала из зала женский шепот: «Ой, как страшно!» — когда мы маршировали общей колонной. Мне кажется, от нас исходило такое напряжение (не случайно мы 40 минут стоим), что его в зале невозможно было не чувствовать.
Многие зрители не выдерживали и уходили. Наверняка артистам непросто читать наизусть эти многостраничные тексты партийных заседаний. Но видеть то, как зрители уходят из зала, не чувствовать никакой отдачи — не знаю, но кажется, что это тоже очень непросто.
Сложно понять, зачем каждый участник этого процесса на это подписался. Но тем ни менее, спектакль ставили третий раз. От этой тяжести и напряженности создается нереальная атмосфера чего-то грандиозного, прекрасного и ужасного одновременно.
В этом спектакле никто ни от кого ничего не ждет. Ты можешь не понимать, ты можешь заниматься своими делами, ты даже можешь в любой момент покинуть «Родину», двери открыты. Но этот опыт ты не получишь больше нигде.
Спектакль номинировали на «Золотую маску» — это значит, что его будут ставить снова. Сперва мне казалось, что я не смогу больше пережить это. Но, сейчас понимаю, что если позовут, придется идти. Ведь когда Родина зовет, просто невозможно сказать «нет».
